Так или иначе – я принимаю ванну и нежусь в ней как ебаная Клеопатра, жру себе персики и думаю о разговоре с отцом вчера вечером. Папа очень старомоден – он желает казаться чопорным и солидным. Фривольная у нас в семье – мама, по общему мнению, хотя конечно же она просто хлопающая глазами корова. Ей все нравится и она со всем согласна при условии, что ей не нужно применять никаких усилий.
Так или иначе, отец позвонил мне вчера и сообщил, что берет себе, в судебном порядке, все права по уходу за детьми Илэйн. Я сперва даже не поняла, о чем речь. Он говорит – «Принимая во внимание репутацию мужа Илэйн, я не могу позволить ему общаться с моими внуками. Они хорошие дети. Им совершенно не нужно страдать из-за их отца».
Я обалдела. Я говорю – «Папа, ты соображаешь, что говоришь? Он же их отец».
Он говорит – «Он также – подозреваемый в убийстве».
Я говорю – «Папа, ты что! Будь ты хоть раз в жизни разумным!»
Он сказал, что все уже устроил и заберет внуков в течении недели. Боюсь себе представить, как это подействует на Винса. Папа ужасно упрямый, когда вобьет себе что-нибудь в голову. А может он все еще в шоке, не знаю. Винса он всегда недолюбливал. В его понимании, Илэйн погибла потому, что Винс был частью ее жизни, я уверена. Если он действительно намерен отобрать у Винса детей, то шансов у меня никаких нет. Винс не захочет видеть никаких членов клана Форрестеров после такого. Никогда.
…Я была слишком подавлена, чтобы идти на похороны.
…Чувствую, что мне необходимо выпить. Но не поддаюсь. Я не желаю быть как стареющие бывшие трофейные жены, а теперь просто жены и мамы, которые каждые два часа лакают из высокого стакана, начиная сразу после завтрака, из-за того, что им так скучно, так скучно, блядь, спасу нет. Они никогда не пьянеют, и даже не веселеют, но всегда чуть датые, и это всегда видно. Встают поздно не потому, что устали от ночных забав или от нормальных постельных восторгов замужества, но потому, что количество дневных развлечений у них очень ограничено, и они не знают, что делать со временем после того, как проснулись. Начинают звонить друг другу, и назначают и переназначают встречи в ресторанах и кафе и походы в магазины и бутики, надеясь, что это создаст им иллюзию цели, и все они друг с другом знакомы и уже тысячу раз сказали друг другу все, что можно сказать, и всегда им скучно.
Это не мой стиль, нет уж, спасибо. А, да, манхаттанские женщины – еще не самый худший вариант. Матроны из Лонг Айленда, бедненькие, им нужно ехать на их мамонтоподобных внедорожниках в центр, чтобы развлекаться магазинами, и некоторые из них знают … в смысле, отдают себе отчет, что женщина во внедорожнике выглядит еще более смехотворно чем мужчина, но они все равно ездят на внедорожниках, и самое худшее – они все ужасно стеснительны, робки и закомплексованы. Большинство из них гораздо охотнее занималось бы хорошим сексом вместо того чтобы гонять внедорожники туда-сюда без всякого смысла, создавая пробки на шоссе и кичась друг перед другом мещанскими тряпками, купленными в кредит, представляете себе, но они очень робкие. Они не целомудренны, конечно же, просто робкие. У них редко случаются романы или приключения. Ну а как же! Что скажет муж, если узнает? Хуже – что скажет Гейл, кто бы она ни была? И главное – кому скажет? Вот они и шляются по магазинам, и пьют из высоких мутных стаканов в пабах с опилками на полу, и лакают кофе и десерт в каком-нибудь шумном заведении, которое им представляется невозможно шикарным, и едут неудовлетворенные домой.
Дело в распределении денег. Если муж ваш владеет всем, включая жлобскую бижутерию, которую он вам якобы дарит, вы чувствуете себя виноватой даже если просто подумали, что неплохо было бы завести любовника. А девушки эти, на внедорожниках – их мужья не слишком богаты, поэтому выбор у них небольшой в смысле хождения налево. Юноша без копейки в кармане хочет, чтобы его развлекали. Заядлый бабник с доходом не посмотрит в сторону матроны из Хантингтона. Ну и что же делать закомплексованной женщине? Все, что они могут себе позволить – сходить к парикмахеру, чтобы поколдовал над высокой прической, и в дешевый салон, чтобы накрасить их ужасные искусственные ногти, и пить прогорклое вино, у которого у них неизменно трещит голова, и аспирин потом – такая цепочка – вино, аспирин, вино, аспирин.
Однажды мне стало так неудобно, когда я просто смотрела на одну такую даму, что я с ней подружилась. Она и есть та Гейл, которую я упомянула. Иногда мы звоним друг другу. Ей всегда скучно, и сама она ужасно скучная, но я ничего не могу с собой поделать и иногда ее приглашаю куда-нибудь, и даже ссужаю ее иногда суммами, небольшими, чтобы она развлекалась. Это когда-нибудь плохо кончится. Похоже, она завела наконец себе любовника и влюбилась в него. И у нее возникла совершенно сумасшедшая мысль, что, может быть, он тоже ее любит. Поэтому она мне две недели уже не звонит, идиотка. Как-то она показала мне фотографию, они там вдвоем на фоне какого-то вычурного отеля. Бедная, бедная Гейл. У нее не хватило смелости найти художника, или хотя бы псевдо-художника. Любовник ее – какой-то мелкий менеджер, очень молодой и не очень красивый. В синтетическом официальном костюме, кажется.
А мне вот самой очень редко бывает скучно. И до ланча я никогда не пью. Я умею развлекаться, и умею развлекать других.
Бедная Илэйн.
В общем, лежу я в ванне, жру себе персик и борюсь с желанием напиться, как старая толстая блядь с целлюлитными бедрами и бессильным желанием мести, и только что я поплакала вволю над своей незавидной участью, как вдруг звонит интерком, и совершенно меня выбивает из колеи. В ванной есть экран, который показывает, кто там в вестибюле внизу ошивается, но я не могу найти дистанционное управление, поэтому вылезаю, и вода с меня течет на пол, и иду к интеркому, и говорю – «Да?», поднимая слегка брови в аристократическом удивлении. Мне хорошо удается аристократическое удивление, особенно когда меня никто не видит.